Дмитрий Беловецкий
Полегчало
Боль началась ночью. Она сползала от груди и сжимала железным обручем низ живота, потом, постепенно успокаиваясь, давала о себе знать
через каждые десять минут такими же схватками. Наташа кусала губы, ворочалась с боку на бок. В соседней комнате надоедливо храпела бабка. На серванте бешено
стучал будильник. Спать было невозможно. Наташа приподнялась на локте.
«Ну, вот сейчас только этого не хватало, - подумала она. – Рано, вроде…»
Она пощупала свой тугой, как резиновый мяч, живот. Закусила губу, боль поползла вниз.
«Как надоело. Господи, как же мне это надоело…»
Она заворочалась, застонала. Проснулась шепелявая бабка.
- Што скрипишь все, спать не даешь?
- Ничего.
- Болит што ли?
Бабка захрапела опять. Лысый тополь за окном зашевелил худющими ветками, сквозь их непонятное переплетение предрассветное небо казалось треснутым.
Наташе восемнадцать лет. Она живет с бабкой в двухкомнатной квартире на окраине Москвы. Мать Наташина тоже здесь прописана, но живет с каким-то мужиком у
него на квартире, так что вернуться может в любой момент. Отца Наташа не знает.
Забеременела она от прыщавого парнишки, которого и не знала толком. Он пьян был и настырен. Когда пришла на аборт, врачиха долго и больно рылась внутри,
потом сказала: «Направление не получишь, поздно уже». Наташа молча слезла с шаткого гинекологического кресла, оделась, на выходе уже тихонько процедила:
«Сука».
- Сама сука, – ответила врач-гинеколог, не отрывая взгляда от письменного стола.
На следующий день она взяла больничный, затем отпуск, потом положенный по срокам декрет. В прачечной, где она работала приемщицей, ее ухода даже не
заметили.
Наташа сжала кулаки, напряглась вся – боль, раскачиваясь, подкатила, навалилась. Она заскулила, почти заплакала. Между ног появилось, что-то липкое, теплое,
противное.
С распущенными седыми волосами из темноты вышла бабка, дернула веревочный выключатель.
- Ну, допрыгалась? – зевнула она. - Лезет што ли?
Боль медленно утихала. Зашипела в унитазе вода. Бабка встала на пороге комнаты.
- Давай-ка собирайся и в больницу иди… А то, гляди, прямо здеся вывалится…
Наташа хлопнула входной дверью. На этаже было темно и холодно. Эхо долетело до первого этажа. Она медленно вышла на улицу.
В лужах отражались облака. Серые, как утро вороны, орали особенно громко. До автобусной остановки оставалось немного, как вдруг подскочила, забилась,
задрыгалась боль.
- Мама, родная, - застонала Наташа.
Ноги как-то подогнулись сами. Она села на асфальт. Закрыла глаза. И все вдруг пропало: улица, утро, весна, небо, деревья, боль… Все куда-то ушло, утонуло,
разлетелось во все стороны грязными брызгами…
Очнулась она уже в роддоме, в реанимационной палате. Вокруг были кафельные, голубые стены и рябой потолок. Все болело. Было холодно.
- Наконец-то, голубушка, - раздраженно пробубнила сквозь марлевую повязку тетка-сестра, - Чуть концы не отдала… Спасибо нам скажи… Хочешь знать кого
родила-то?
Наташа молчала.
- Ну, неужели не интересно, кого родила-то? Во матери-то пошли, - приставала тетка.
Наташа медленно повернула голову и разжала сухие губы:
- Гаденыша.
1989 г.
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru
