Сергей Говорухин
Никто, кроме нас...
...переправляя отряды моджахедов в район Камсурга, "духи" не могли не учитывать того, что рано или поздно разведка противника
обнаружит переправу и базовый лагерь боевиков. Располагая разветвленной сетью агентуры и возможностью скрытого визуального наблюдения в местах
сосредоточения пограничных частей и вертолетных площадок, моджахеды определяли цель, численность, вооружение и приблизительный маршрут следования групп.
В дальнейшем, используя новейшее радиотехническое оборудование, они без труда выходили на закрытую волну десантно-штурмовых групп и в зависимости от
обстоятельств принимали решение: вступать в огневой контакт из засады или отвести свои мобильные отряды на заранее подготовленные позиции.
И хотя за все время пути группа Истратова не разу не вышла в эфир, соблюдая режим полного радиомолчания, они ее вычислили.
За несколько дней до переброски многочисленных подразделений моджахедов из Камсурга в глубь Таджикистана на пути вероятного продвижения противника был
оборудовано несколько хорошо замаскированных "секретов" – в сложившейся обстановке, даже с учетом наличия у российской стороны авиации и дальнобойной
артиллерии, "духи" не могли допустить срыва столь долго и тщательно разрабатываемой операции.
Три моджахеда лежали в камнях с ночи. Старший, лет сорока с черным, дубленным испепеляющим южным солнцем лицом и двое молодых, больше с юношеским пушком,
чем с бородами, суетливых, готовых к любому безрассудству...
Во время афганской войны они были еще детьми, и потому в этой новой схватке с "неверными" им очень хотелось отличиться, покрыть себя неувядаемой славой, и
теперь, первым обнаружив группу Истратова, один из них, не дожидаясь решения старшего, непроизвольно потянулся за подсумком, в котором лежали выстрелы к
гранатомету, и расстегнул его...
Заметив это движение, старший что-то гортанным шепотом выкрикнул на фарси, замахнулся на молодого рукой и, отодвинув его в сторону, занял позицию среди
камней. Мимо него по узкой горной тропе усталым, сбивчивым шагом шла группа пограничников. Беззвучно пересчитывая людей губами, отмечая про себя
количество вооружения, он неожиданно подумал о том, сколько раз, держа палец на спусковом крючке, ему приходилось смотреть в спины русских солдат. Сколько
раз приходилось стрелять в эти заведомо обреченные спины, и почти никогда в лицо...
Сейчас, глядя вслед уходящей группе, понимая, что скорее всего именно они вырезали пост у Шурупдары, в нем, как ни странно, не было чувства отмщения.
Пятнадцать лет опустошающей военной работы сделали свое – ему больше не хотелось убивать.
И хотя он сознавал, что за него это сделают другие и Аллах в эти минуты отвернулся от него, он впервые был рад тому, что не примет участия в предстоящей
расправе.
И когда последний, замыкающий боец отдалился метров на триста от поста наблюдения, он включил рацию и, выйдя по закрытой связи на базу, устало и отрешенно
произнес в эфир:
– "Устод", "Устод", я "Пахловон". Как слышишь меня? Прием.
– "Пахловон", я "Устод". Слышу тебя хорошо. Прием.
– Через меня прошли тридцать пять "зеленых"6. Кроме штатного вооружения, три пулемета Калашникова, четы-ре РПГ-77, шестнадцать
выстрелов, четырнадцать "мух", три "шмеля"8... Идут в вашу сторону. Как понял? Прием...
И все-таки выпить было необходимо. Левашов постучал в закрытое окошко коммерческой палатки. Окошко отворилось. Из переполненного чрева палатки потянуло
теплом, запахом дешевого ликера, однообразными аккорда-ми знакомой мелодии.
"Опять "Эммануэль"... – без труда угадал мелодию Левашов. – Вот национальная катастрофа..."
В сумеречном свете возникла одинокая фигура продавщицы.
– Шкалик коньяка и шоколадку, – попросил Левашов. И передумав, добавил – два шкалика...
На липком картоне, среди груды пивных пробок и использованных чеков, появились два шкалика коньяка с вызывающе косо наклеенными этикетками и не менее
сомнительного качества импортная шоколадка.
Левашов положил деньги на прилавок, оглянулся: на город ложился туман. Он спускался с Воробьевых гор на купола Новодевичьевого монастыря, стелился по темной
поверхности реки.
Как он будет в тумане? Один, у стылой мертвой реки...
– Может выпьешь со мной? – спросил он у продавщи-цы. – А-то на улице как-то...
– Заходи, – вяло предложила она. Левашов с трудом протиснулся в узкую боковую дверь палатки, сел на пластиковый ящик из под бутылок.
Продавщица поставила стаканы, Левашов сорвал пробку с бутылки, разлил коньяк.
– Будь здорова.
Выпили. Левашов поморщился, запил стаканом воды. – Коньяк-то "левый". Травите народ.
– Не пей.
– Не пить, старуха, не получается.
– Тогда пей – не ломайся. Коньяк "левый"... А что сейчас не "левое"?..
– Только давай без глобальных обобщений...
– Давай, – засмеялась она.
Левашову стало спокойно и безмятежно. То ли от "левого" коньяка, то ли от ее неожиданной улыбки.
– Тебя как зовут?
– Люда.
– Красивая ты...
– Красивая, – спокойно согласилась продавщица.
– С такими данными не в коммерческой палатке пропадать...
– А где? На панели? Лет мне скоро сорок... – она протянула стакан. Под вязаными перчатками с обрезанными краями угадывались красивые руки с облезшим
маникюром. – Плесни-ка еще...
– Не следишь за собой...
– Для кого?
– Москвичка?
– Из Житомира... Во время войны нас эшелонами в Германию свозили, а сейчас мы сами эшелонами в Москву едем... Пить-то будем?
– Заводная ты.
– Была. Может еще буду.
– Я закурю? – Кури. Любую на выбор. – Она провела рукой вдоль целого ряда поштучно разложенных сигарет. – Теперь не у всех даже на пачку сигарет хватает...
– Ты кем была до продавщицы?
– Продавщицей. Выпили еще. Левашов закурил, расстегнул куртку.
– А я скоро уезжаю, – неожиданно сказал он.
– Далеко?
– Далеко. На войну.
– Убить могут.
– Могут.
– Зачем же едешь?
– Надо.
– Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть! Кому надо?
– Мне.
Она встала, потянулась во весь свой модельный рост. – Поедем ко мне. Закрою я эту богадельню...
– Ты бы хоть спросила, как меня зовут?
– Зачем? Утром ни ты меня, ни я тебя не вспомню.
– Зачем же тогда ехать?
– Можно и не ехать, – она покорно села на место. – А зовут тебя Евгений. Я читала твои репортажи из Афганистана...
– Интересовалась?
– Интересовалась... У меня муж погиб там. И брат.
– Прости...
Она разлила остатки коньяка, подняла стакан, приглашая выпить молча, выпила, подошла к Левашову, поло-жила руки на плечи, опустилась перед ним, глядя в
глаза, сказала:
– Их в один день убило. Под Гератом. Только в разных местах.
– А дети?
– У-у, – она помотала головой. – Ничего не осталось.
Она встала, взяла с прилавка сигарету, закурила. Такая же спокойно-безучастная, какой была все это время.
– Иди. Тебе пора.
Левашов поднялся, застегнул куртку.
– Тебя не убьют, – тихо сказала она.
Левашов вышел, машинально прошел несколько шагов, остановился, постоял секунду-другую и вернулся к палатке.
– Открой! – требовательно постучал он в окошко.
Люда отворила.
Левашов попробовал засунуть пакет с косметикой в узкий проем окошка – пакет не влезал. Тогда он стал доставать и бросать на прилавок содержимое пакета:
по-мады, тени, лаки, туши...
– Мажься! Красься! – зло говорил, почти кричал он. – Делай, что хочешь, только не сиди в этом дерьме! Ничего еще не кончено! Ничего! И ты, и я – мы еще
будем жить долго, счастливо, до одури... Будем!
Левашов зашел в телефонную будку, набрал номер. Трубку взял Игорь.
– Привет, Игорь! – произнес Левашов таким тоном, словно они расстались только вчера.
– Привет... Ты что ли, Левашов?
– Я... Слушай, Игорек, мне бы переговорить с то-бой по неотложному делу...
– Переговорить... Ну, подъезжай ко мне завтра на работу. Там и переговорим. Только позвони предварительно.
Левашов понял, что унижаться придется. Ну и черт с ним, унизится – не растает.
– Я вообще-то из автомата звоню, – сказал он. – Автомат в двух шагах от твоего дома. Может ты уделишь мне десять минут – на большее я не посягну.
– Что-нибудь срочное? – Спросил Игорь.
– Да.
– Квартира девятнадцать.
В дверях они даже обнялись.
– Квартиру будешь смотреть? – спросил Игорь.
– А потом ты скажешь, что я не уложился в десять минут...
– Ладно, пошли. Квартира – предмет моей особой гордости.
И они пошли.
Левашов шел за Игорем анфиладами просторных комнат, машинально фиксируя непривычные слуху названия: коммерческий бассейн, душевая кабина, натяжные потолки...
Но ни масштабы, ни респектабельность, ни малахитовое обрамление дверных проемов не поразили Левашова – его удивила собственная отрешенность и безучастность
к дорогому убранству квартиры и странное, не оставляющее ни на секунду, недоумение: неужели этому можно всерьез посвятить свою жизнь?
– Ну как? – поинтересовался Игорь, когда осмотр квартиры был завершен и они, наконец, присели за кухонный стол.
– Другое измерение, – вежливо согласился Левашов.
Игорь достал бутылку виски, плеснул по полстакана, порезал апельсин. – Давай... Сколько мы с тобой не виделись?
– Года четыре... – неуверенно произнес Левашов. – А как ты узнал мой новый адрес?
– Москва – небольшой город, Игорь Валентинович...
– Ну-ну...
Они сдвинули стаканы, выпили, каждый аккуратно закусил ломтиком апельсина. Игорь тут же наполнил стаканы – оба чувствовали себя неловко.
– Наших кого-нибудь встречаешь? – спросил Игорь.
– Нет, никого.
– И я никого, – с сожалением сказал Игорь. – Странно: шесть лет проучились и как в море корабли...
Закурили. Почти одновременно.
– Ну, а ко мне-то тебя что привело? – первым не выдержал Игорь.
– Нужда.
- В смысле?
– Деньги мне нужны. Десять тысяч долларов, – спокойно произнес Левашов.
– Зачем?
– Отвечать обязательно?
– Обязательно.
– Через неделю я уезжаю в командировку, в Таджикистан...
– Ах, да, – припомнил Игорь. – Там, по-моему, какой-то пограничный конфликт...
– Там война, – сказал Левашов, – уже не первый год...
– Ну, а тебе-то эта война зачем? Тебе что Афгани-стана не хватило?
– Там война, – повторил Левашов, – о которой страна не знает, а скорее, не хочет знать. И меня бесит, что эту войну, до сих пор путают с пограничным
конфликтом...
– Ну, хорошо, война. Я-то здесь причем?
– При том, что, когда к тебе придет пацан на костылях и попросит денег на протез – ты не сможешь ему отказать.
– Собственно, почему?
– Потому что я постараюсь тебя в этом убедить.
– Ты уверен, что у тебя это получится?
– Нет, – не сразу ответил Левашов. Они молча выпили. Некоторое время сидели, не глядя друг на друга.
– А почему бы эту почетную миссию не взять на себя государству? – предположил Игорь.
– Потому что, как показывает опыт, государство не желает нести ответственности за тех кого оно посылает на смерть, а они, к его величайшему изумлению,
возвращаются живыми. Пусть покалеченными, но живыми. Такая вот особенность у нашего государства... – Удивительные метаморфозы происходят в жизни,
согласись, Левашов. Когда я делал бабки на этом фуфле, именуемом кинематографом эпохи перестройки, ты меня искренне презирал и не скрывал этого, а теперь,
как ни в чем не бывало, являешься ко мне за деньгами... Тебя в этом ничего не смущает?
– У меня здесь остаются жена и мать. Эти деньги для них...
– А для меня не имеет никакого значения для кого эти деньги, – сухо сказал Игорь.
Левашов посмотрел на часы.
– Мой лимит исчерпан, – сказал он и поднялся из-за стола.
– Я ведь не сказал «нет», – Игорь продолжал сидеть.
– Сказал.
– Удивительно ты умеешь портить отношения с людьми, Левашов, – вздохнул Игорь.
Левашов надевал ботинки в коридоре. А они не одевались из-за узла, который он сам затянул пятнадцать минут назад, когда небрежно снимал их. Не одевались
именно сейчас, именно в этом коридоре. И этот процесс был мучителен и унизителен одновременно. И уйти, хлопнув дверью, в одном ботинке тоже было немыслимо.
В коридор вышел Игорь.
– Возьми, – он протянул Левашову пачку стодолларовых купюр.
Левашов встал с корточек. Теперь они стояли друг против друга, и Левашову оставалось только протянуть руку...
– Возьми! – раздраженно повторил Игорь и попытался сунуть деньги в карман Левашовской куртки. Нет, он сделал это несознательно. Он всего лишь промахнулся.
Так когда-нибудь бывает с каждым: бросаешь ключи в карман, а они оказываются на полу.
Пачка упала на пол и теперь лежала под ногами сотней мятых и новых купюр. Кто-то из двоих должен был нагнуться и собрать деньги, и каждый понимал, что не
сможет сделать этого первым...
Наконец, Левашов нагнулся, подобрал с пола ботинок с намертво затянувшимся узлом, открыл дверь и пошел вниз по лестнице, ступая необутой ногой по каменным
ступеням.
Он опускался этаж за этажом, а с лестничной площадки кричал ему вслед Игорь:
– Уходишь, праведник! Незапятнанный, не погрешивший душой, живой укор потомкам! Правильно, пусть твоя семья побирается с голоду – принципы дороже, Левашов!
Только это не я – это ты пришел ко мне! Ты пришел за деньгами и получил их... Ты получил их, козел!..
6 «зеленые» – пограничники
7 РПГ–7 – ручной противотанковый гранатомет
8 «шмель» – ручной противотанковый огнемет
Назад 1 | 2 | 3 |
4 |
5 | 6 | 7 | 8 | 9
Далее
© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на
сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.
