Логотип Международного фонда ветеранов и инвалидов боевых действий «Рокада» Международный фонд ветеранов и инвалидов вооруженных конфликтов «Рокада» - Фонд ветеранов боевых действий Никто, кроме нас! Это девиз нашего Фонда, помогающего ветеранам и инвалидам боевых действий.

Фонд ветеранов боевых действий

Сергей Говорухин

Никто, кроме нас...

 Они поднимались по затертым грязным ступеням. Тускло отбрасывая тени, мерцала над головой закопченная лампочка. Стены, лестничные марши, перила, одним словом, все в этом фантастическом, будто вырванном из другого измерения, подъезде было испещрено рисунками и граничащими с помешательством, изречениями граждан на тему "Мастера и Маргариты".

Но основное место на стенах, окнах и потолках занимали цитаты из самого Булгакова и создавалось ощущение, что если подняться с первого до последнего этажа, то можно прочесть роман целиком.

– Где мы? – оторопело спросила Наташа.

– В этом подъезде находилась знаменитая квартира пятьдесят из булгаковского "Мастера и Маргариты", – объяснил Левашов.

– Ты любишь Булгакова?

– Я люблю тебя. А к Булгакову я спокоен.

– Тогда зачем мы здесь? Ты не Мастер, я не Маргарита... Левашов пожал плечами.

– Мне почему-то захотелось привести тебя сюда... Скоро эти квартиры выкупят, закрасят стены, установят домофоны, и больше ни одна влюбленная, временно безработная пара не сможет распить здесь бутылку портвейна...

– Почему портвейна, – удивилась Наташа.

– Потому что здесь можно пить только портвейн. И только из горлышка, – назидательно сказал Левашов.

– Женька, – Наташа прижалась к Левашову. Она повернула голову и прочла надпись на стене: – "Не шалю, никого не трогаю, починяю примус..." Как просто, – задумчиво сказала она, – никого не трогаю, починяю примус. И самое главное: никто не трогает меня...

Они поднялись на третий этаж, уселись на подоконник. Неприкрытая, с выбитыми стеклами оконная створка слегка раскачивалась от ветра и поскрипывала в тишине московского колодца.

Левашов достал бутылку портвейна, опалил зажигалкой полиэтиленовую пробку и сорвал ее зубами. Сделав несколько глотков, он протянул бутылку Наташе.

Наташа перевела дух, перекрестилась и отчаянно приложилась к бутылке.

– Господи, какая гадость! – болезненно морщась, выдохнула она, возвращая бутылку Левашову.

– Ты что же, в юности портвейн не пила? – искренне удивился Левашов.

– Я пила сухое белое вино и не шлялась по подъездам, – заявила Наташа.

– Пропала жизнь, – сокрушенно вздохнул Левашов и ополовинил бутылку. – Будешь еще?

– Давай, чего уж теперь... Левашов достал сигареты.

– Знаешь, а я в среду купил тебе целый пакет косметики "Сальвадор Дали", – сказал он. – Огромный такой пакетище...

– У меня что, по-твоему, косметики нет...

– Я отдал его продавщице из коммерческой палатки. Весь пакет...

Наташа взяла у него сигарету, закурила.

– Женька, ты меня не идеализируешь? – прищурилась она. – Зачем ты мне это рассказываешь? Я обыкновенная баба. Вздорная, капризная, порой ревнивая... И я, правда, не понимаю, почему моя косметика должна доставаться какой-то продавщице?..

– У нее муж погиб там, в Афганистане, – не сразу ответил Левашов. – Молодая, интересная женщина – по сути, старуха. Ни детей, ничего... Руки с облезшим маникюром...

Наташа нервно покусывала губы.

– Женька, – неожиданно всхлипнула она, – ты всегда будешь таким?

– Каким?

– Любимым...

Он обнял ее, прижал к себе – маленького растрепанного воробышка. – Я буду разным. И плохим и хорошим. Иногда ты будешь меня ненавидеть... Но я всегда буду с тобой. Мы будем жить долго, очень долго. Сколько до нас еще не жил никто. А потом мы придем в этот дом, поднимемся по этой лестнице и уйдем в небо, как когда-то ушли они...

– Кто?

– Мастер и Маргарита...

– Какая чудесная сказка, – заворожено сказала Наташа. – А как же домофоны?

– В том-то и дело, – сухо сказал он, – что все сказки, в конце концов, разбиваются о самый банальный домофон...

Наташа взяла из его рук бутылку.

– Знаешь, Левашов, когда-нибудь у нас будет большая квартира, дружная семья, спокойная работа... И это неизбежно. И я этого не боюсь. Потому что я впервые счастлива. Потому что впереди у меня еще столько счастья!.. И я его никому не отдам.

Она поднесла бутылку к губам и, к изумлению Левашова, выпила ее до конца.

- Не шалю, никого не трогаю, починяю примус... Пойдем домой, Жень...

" Наташка! У меня не хватило решимости сообщить тебе о предстоящем отъезде... Я не мог допустить, чтобы наши последние дни были омрачены твоими мыслями и тревогами. Прости меня.

Помнишь, ты спросила: если тебя позовут вновь – ты пойдешь?

Уже тогда я знал, что меня вот-вот позовут. Этот день наступил. Не пойти я не мог.

Я уезжаю в Таджикистан. Там война, которой как будто нет... И я обязан рассказать об этой войне. Я не знаю, нужно ли это кому-нибудь кроме меня, но это нужно мне. А, значит, тебе. А это уже не мало.

И еще я обязан вернуться. А я очень обязательный человек.

Наташка, я вернусь, слышишь. Ты можешь сомневаться в чем угодно, только не в этом. Я слишком люблю тебя, для того чтобы так легкомысленно распорядиться своей жизнью.

Я еду надолго. На месяц-два, может, больше. Раньше два-три месяца были для меня не принципиальны. Теперь каждый день без тебя невыносим. Я пишу это письмо и уже скучаю по тебе, нахохлившийся мой воробышек. Я так и не успел поносить тебя на ладонях...

Если будет звонить мать: я в Арктике, далеко за Полярным кругом. Осуществляю ледовую проводку. Или еще что-нибудь в этом роде. Поубедительнее. Знаешь, меня могли убить десятки раз. Иногда мне казалось, что меня больше нет. И только теперь я пони-маю, что со мной никогда ничего не случится. Моя вера, моя убежденность – это ты, родная, любимая моя...

Если же я задержусь по независящим от меня причинам, знай: тебя не оставят. Знай и забудь об этом. По-тому что я вернусь все равно.

Я пишу это письмо дома, на нашей кухне. Ты уже спишь, как всегда раскинувшись посреди кровати и спрятав руки под подушку, а твоя левая пятка легкомысленно торчит из под одеяла. Сейчас я ее поцелую, ты недовольно дернешь ногой, еще глубже забьешься в подушку и... проснешься

Так будет всегда. Всю нашу долгую жизнь. Ты будешь ложится раньше и ждать меня, а я всегда буду возвращаться. Спи. Я люблю тебя."

... плотность огня усиливалась. "Духи" несколько раз били из гранатометов: в группе Истратова было уже пятеро убитых и семеро раненых.

"Значит, есть у них гранатометы, – машинально отметил Левашов. – Выстрелы берегут, сволочи! Когда же это кончится?.."

Десантники навскидку отвечали из "мух". Больше от отчаяния. Плотность огня с той стороны не оставляла возможности вести прицельную стрельбу – пули крошили вековые камни, жутко завывая на рикошетах.

Сколько это продолжалось? Три-четыре, максимум пять минут. Казалось: вечность.

Левашов не надеялся, что они выберутся из этого огневого мешка. Если случится чудо, то да. Скорее все-го: нет.

Но в любом случае ему предстояло взять камеру и снимать. В конце концов, он здесь именно для этого. Но как же было непросто, перекинув за спину автомат, поменять надежное укрытие на почти открытую позицию и прильнуть к визиру видеокамеры...

Сколько раз ему приходилось слышать профессиональные термины: прекрасная панорама, интересная точка съемки... Но это было там: на заснеженной "натуре" среднерусской полосы, в хорошо отапливаемых павильонах Останкино...

Сейчас ему было необходимо найти "интересную" точку здесь. А она была только одна – эта "интересная" точка: в грохоте и вспышках обжигающе-гибельного металла, посреди яростной, для кого-то последней схватки...

В несколько бросков Левашов преодолел расстояние до намеченного места, упал среди камней, вросся в землю, навел объектив...

Вот она: не придуманная, не смонтированная из различных эпизодов – подлинная неистовая картина боя, в котором у тебя, как и у остальных, ровно столько же шансов выжить и ровно вдвое больше шансов умереть.

Вот они: перекрестные автоматные очереди, приближенный трансфлокатором разрыв, леденящий сердце цвирк пули в нескольких сантиметрах от накамерной пушки... Левашов, конечно, не услышал своей пули. Он всего лишь хотел добежать до соседнего камня и снять убитого пулеметчика. Пуля вошла прямо под колено раскаленным, пробивающим тело гвоздем, и опрокинула его на землю. На мгновение ему показалось, что он споткнулся...

Левашов почувствовал, как пульсирует и бьет толчками из раны кровь и с каждой секундой становится невыносимее боль. Он рванул из разгрузки жгут и сильно перетянул ногу выше колена. Попытался опереться на ногу – нога не подчинилась.

Значит без посторонней помощи ему отсюда не выбраться. Как по-идиотски все вышло! Что же теперь – помирать здесь? Нет, он обещал вернуться, и вернется! И хватит! Все остальное – разговоры в пользу бедных! "Хрен им, а не селедки!" – всплыла в памяти фраза из какого-то романа. Вспомнить бы из какого... Он подтянул к себе пулемет: цинк был пробит, лен-та покорежена. Левашов откинул бесполезный теперь пулемет, перебросил из-за спины автомат...

У него оставалось семь магазинов и три пачки па-тронов в эрдэшке10. Больше трехсот патронов... – Хрен вам, а не селедки! – упрямо повторил он.

К нему метнулся Истратов. – Уходим, Левашов!

– Не уйдем – людей положим... – через боль выдавил Левашов.

– Положим, если не уйдем! Гранатометы у них – основные силы подтянулись...

– Не уйду я, Паш, – Левашов кивнул на ногу. – Ох, е..! – Истратов увидел растекающееся по ноге Левашова багровое пятно. – Как же ты так?! Он выхватил из нарукавного кармана коробочку с промедолом и вколол шприц-ампулу Левашову в бедро. Прямо через камуфляж.

– Спасибо, – Левашов протянул Истратову кофр. – Камеру забери, Паш...

– Я оставляю группу прикрытия, – не глядя на Левашова, сказал Истратов. – "Борты" уже идут, Жень... Он положил рядом с Левашовым два автоматных рожка, оставшуюся шприц-ампулу.

– Бл.., как в кино! – поморщился Левашов. – Я все понял, Паша...

– Кончилось кино, – Истратов сжал руку Левашова выше локтя, подержал секунду. – Дотяни, Женька...

– Не дождетесь, – с трудом усмехнулся Левашов.

Огонь со стороны "духов" стал еще интенсивнее – отстреливаясь на ходу, рывками уходила за скальный выступ группа Истратова. Справа и слева от Левашова заработали пулеметы прикрытия. Перехватить инициативу хотя бы на несколько секунд, не дать "духам" поднять головы – только так можно было пропустить группу Истратова.

Левашов оперся на камень, подтащил раненую ногу, вскинул автомат. Прямо перед ним, стоя на одном колене, вскидывал пусковой механизм в направлении уходящей группы гранатометчик. В прорезь прицела Левашов разглядел пуштунку11 на его голове, опустил мушку чуть ниже и нажал на спусковой крючок...

Он еще успел заметить, как, сорвавшись со склона, падал на дно ущелья гранатометчик, когда мощная взрывная волна бросила его на камни, впилась в спину десятком осколков...

"Я же убил его..."

Голова раскалывалась от боя колоколов, немела и набухала кровью посеченная осколками спина. Он инстинктивно прижал руки к голове и ощутил под пальцами, сочащуюся из ушей, кровь.

"Слишком много для одного дня..." – подумал он и с ужасом увидел, как с яркого полуденного неба на него стремительно падает ночь.

... Левашов лежал в Мертвом море и читал журнал. Это было совсем несложно: вода была до отвращения соленая и жирная, как подсолнечное масло. В такой воде можно было читать журнал, курить, играть в шахматы и беседовать о сотворении мира. Говорят, именно здесь, аки по суху, бродил Христос...

От палящего солнца голову Левашова прикрывал носовой платок, завязанный по концам на четыре легкомысленных узелка. И голова под стать платку была на удивление пуста и свободна от каких-либо мыслей...

А Наташа, единственная, неповторимая его Наташка, перемазанная лечебной грязью, умопомрачительно танцевала на берегу под легкомысленную песенку "Джонни", которая так нравилась Левашову. И антрацитовый слой грязи не умалял стройности ее божественной фигуры.

И многодетные еврейские семьи, и бедуины со своих "кораблей пустыни", и жители далекой страны Иордании на том берегу Мертвого моря: все, затаив дыхание, с восхищением смотрели на Наташу. И это, черт возьми, было приятно!.. – А все-таки еще не конец, – сказал он сам себе и нащупал непослушной рукой автомат.

Он еще мог стрелять. Неприцельно, ослабшими рука-ми, но мог. Главное было выбрать удобную позицию.

Слева изредка, экономя патроны, огрызался пулемет. А правый молчал. Значит, их оставалось двое.

Левашов примостился среди камней, как на турели, приспособил в узкой расщелине автомат и вдруг ощутил в разряженном очередями и пороховыми газами воздухе первые звуки тишины...

Он повернул голову: далеко в небе, отстреливаясь тепловыми ракетами, словно в рапиде, плыло к ним на помощь звено боевых вертолетов...


10  «эрдэшка» – ранец десантника
11  «пуштунка» – афганский мужской головной убор
 

Назад  1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9


© Все авторские права защищены. При перепечатке разрешение автора и активная гиперссылка на сайт Фонда ветеранов боевых действий «Рокада» www.fond-rokada.ru обязательны.

Карта сайта :: Изготовитель – 'Свой сайт каждому'

  Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru  

Copyright © 2006 – 2016  Фонд «Рокада» – фонд ветеранов боевых действий